(no subject)

С точки зрения копирайтного права снять по книге, скажем, фильм, или написать симфоническую поэму - абсолютно то же самое, что перевести, тот же derivative work; наводит на вот какую мысль: хороший (или даже идеальный) перевод все же возможен, несмотря на эмпирические доказательства обратного, если поставить перед собой правильную задачу. Ведь от книги (как правило; по крайней мере, от прочитанной обыкновенным человеком, без фотографической памяти, один или два раза) остается не весь корпус слов, и даже не в первую очередь слова вообще, а некоторые изгибы сюжета (это как раз наименее важно), обрывки диалога, пара горстей цитат, и неопределимое облако ощущения, которое обволакивает в тот момент, когда название кто-то упоминает в разговоре. И потому-то и возможно, в теории, переложить язык книги на язык образов или звуков, продолжая говорить все еще о книге.

Стремиться надо всего лишь к точной трансформации этого облака.

Хотя процесс, конечно же, на алгоритмизируется, и вообще не поддается исчислению. Идеальный читатель (даже, скорее, не идеальный, а универсальный, как группа крови - облако у каждого свое, нужно полностью отрешиться от себя, подняться на следующий метауровень, позволяющий обобщать и усреднять, или же быть по натуре своей жителем этого уровня) плюс идеальный рассказчик (предоставляющий технические средства выражения первому).

Ведь когда выясняешь, что твое облако совпадает на какой-то книге (и это еще надо найти совпадение по книге вообще) с незнакомым человеком, это (и, пожалуй, с такой силой - только это) выводит его моментально из разряда беззаконных комет, пролетающих мимо твоего расчисленного круга, втягивает неудержимой гравитацией внутрь, мимо всех выставленных защит; в ваших диаграммах Венна навечно пересекающиеся сектора, что бы ни случилось.

(no subject)

С точки зрения копирайтного права снять по книге, скажем, фильм, или написать симфоническую поэму - абсолютно то же самое, что перевести, тот же derivative work; наводит на вот какую мысль: хороший (или даже идеальный) перевод все же возможен, несмотря на эмпирические доказательства обратного, если поставить перед собой правильную задачу. Ведь от книги (как правило; по крайней мере, от прочитанной обыкновенным человеком, без фотографической памяти, один или два раза) остается не весь корпус слов, и даже не в первую очередь слова вообще, а некоторые изгибы сюжета (это как раз наименее важно), обрывки диалога, пара горстей цитат, и неопределимое облако ощущения, которое обволакивает в тот момент, когда название кто-то упоминает в разговоре. И потому-то и возможно, в теории, переложить язык книги на язык образов или звуков, продолжая говорить все еще о книге.

Стремиться надо всего лишь к точной трансформации этого облака.

Хотя процесс, конечно же, на алгоритмизируется, и вообще не поддается исчислению. Идеальный читатель (даже, скорее, не идеальный, а универсальный, как группа крови - облако у каждого свое, нужно полностью отрешиться от себя, подняться на следующий метауровень, позволяющий обобщать и усреднять, или же быть по натуре своей жителем этого уровня) плюс идеальный рассказчик (предоставляющий технические средства выражения первому).

Ведь когда выясняешь, что твое облако совпадает на какой-то книге (и это еще надо найти совпадение по книге вообще) с незнакомым человеком, это (и, пожалуй, с такой силой - только это) выводит его моментально из разряда беззаконных комет, пролетающих мимо твоего расчисленного круга, втягивает неудержимой гравитацией внутрь, мимо всех выставленных защит; в ваших диаграммах Венна навечно пересекающиеся сектора, что бы ни случилось.

(no subject)

По ощущению (я там, конечно, не жил, а всего лишь проходил мимо) Западной и Восточной Германии больше нет; все эти разговор об Оссис и Вессис - пустая болтовня. Разница отсутствует; разве что в Лейпциге хуже понимают по-английски, чем в Кельне. Нет больше и Восточного Берлина.

Но вот Западный Берлин, по крайней мере во внутренних, жилых кварталах, подальше от магазинов и туристов, я, как мне показалось, увидел. Хождение в течение сорока лет не по пустыне, а по ковру в собственной гостиной, от телевизора к дивану и обратно, въедается, видимо, на клеточном уровне, и смена поколения тут не очень помогает. Этот город - их дом. Два бритоголовых подростка, подъехавших к ресторанчику на углу в разбитом, грохочущем из окон рэпом, тянущем за собой шлейф мазутного дыма "Опеле", заглушили мотор и сквернословящего радионегра, уселись, достали одинаковым движением по пачке сигарет и по книге каждый, получили по чашке кофе и сидели так минут сорок, негромко переговариваясь. Большеглазый смуглый ребенок на трехколесном велосипеде промчался мимо, оглянулся на прекрасную, с иссиня-черными волосами до пояса, мать, неторопливо замыкающую арьергард, подъехал к паре за соседним столиком, обсудил с ними какой-то насущный для шестилетки вопрос и продолжил свой путь с огромной улыбкой во все лицо. Официантка, унося останки ужина, не спросила "что еще принести", не предложила "вас посчитать?" - поинтересовалась, вкусно ли, и обрадовалась моему энергичному киванию.

Вовне такого эффекта можно ожидать в деревне, отстоящей от следующей на десять километров по лесной дороге.

Что Стена построена была для защиты от вторжения - чистая правда, только говорили это диаметрально не тем людям. Впрочем, и говорящие, и говоримые, и те, что внутри - они все всё понимали правильно, все это время, независимо от произносимых слов.

(no subject)

По ощущению (я там, конечно, не жил, а всего лишь проходил мимо) Западной и Восточной Германии больше нет; все эти разговор об Оссис и Вессис - пустая болтовня. Разница отсутствует; разве что в Лейпциге хуже понимают по-английски, чем в Кельне. Нет больше и Восточного Берлина.

Но вот Западный Берлин, по крайней мере во внутренних, жилых кварталах, подальше от магазинов и туристов, я, как мне показалось, увидел. Хождение в течение сорока лет не по пустыне, а по ковру в собственной гостиной, от телевизора к дивану и обратно, въедается, видимо, на клеточном уровне, и смена поколения тут не очень помогает. Этот город - их дом. Два бритоголовых подростка, подъехавших к ресторанчику на углу в разбитом, грохочущем из окон рэпом, тянущем за собой шлейф мазутного дыма "Опеле", заглушили мотор и сквернословящего радионегра, уселись, достали одинаковым движением по пачке сигарет и по книге каждый, получили по чашке кофе и сидели так минут сорок, негромко переговариваясь. Большеглазый смуглый ребенок на трехколесном велосипеде промчался мимо, оглянулся на прекрасную, с иссиня-черными волосами до пояса, мать, неторопливо замыкающую арьергард, подъехал к паре за соседним столиком, обсудил с ними какой-то насущный для шестилетки вопрос и продолжил свой путь с огромной улыбкой во все лицо. Официантка, унося останки ужина, не спросила "что еще принести", не предложила "вас посчитать?" - поинтересовалась, вкусно ли, и обрадовалась моему энергичному киванию.

Вовне такого эффекта можно ожидать в деревне, отстоящей от следующей на десять километров по лесной дороге.

Что Стена построена была для защиты от вторжения - чистая правда, только говорили это диаметрально не тем людям. Впрочем, и говорящие, и говоримые, и те, что внутри - они все всё понимали правильно, все это время, независимо от произносимых слов.

(no subject)

Пластиковые корытца на одну ложку сливок, щедро отсыпаемые или же скупо выделяемые к купленному кофе, имеют в Европе принципиально другую конструкцию; потянув за язычок, не снимаешь верхнюю фольгу, а всего лишь наносишь ей треугольную неровную рану, довольно узкую. Я проверял; это не недостаток движения пальцев, тот эффект, которого бездумно достигаю со здешними, там невозможен ни при каком усилии, как бы медленно и аккуратно ни пытаться отделять края.

Был бы я автором путеводителей - сделал бы на этом целую главу, наверное. С привлечением большого количества цитат из мировой литературы, и с далеко идущими выводами. Не знаю еще, какими. А то и вообще в концепцию бы вставил.

В Москве, кстати, встречал и те, и другие.

(no subject)

Пластиковые корытца на одну ложку сливок, щедро отсыпаемые или же скупо выделяемые к купленному кофе, имеют в Европе принципиально другую конструкцию; потянув за язычок, не снимаешь верхнюю фольгу, а всего лишь наносишь ей треугольную неровную рану, довольно узкую. Я проверял; это не недостаток движения пальцев, тот эффект, которого бездумно достигаю со здешними, там невозможен ни при каком усилии, как бы медленно и аккуратно ни пытаться отделять края.

Был бы я автором путеводителей - сделал бы на этом целую главу, наверное. С привлечением большого количества цитат из мировой литературы, и с далеко идущими выводами. Не знаю еще, какими. А то и вообще в концепцию бы вставил.

В Москве, кстати, встречал и те, и другие.