(no subject)
Sep. 22nd, 2004 08:59 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
a7sharp9Я зашел на почтамт в городе Нобэока. Старик, пришедший за пенсией, сидел на скамье, ожидая, когда подойдет его очередь. Он привстал, поклонился мне и очень громко сказал: "Доброе утро". Потом через стекло в двери он разглядел через улицу свою жену, которая поспешно приближалась, и складки кожи вокруг его шеи затряслись от ярости. Старик вскочил, заревел "Печать! Моя печать!" и принялся колотить посохом по полу. Жена его остановилась с той стороны закрытой двери и смотрела на взъяренного мужа через стекло, а старик стоял посреди комнаты, грозил ей кулаком и орал. Он пришел за пенсией, но оставил дома свою личную печать. Ну, уж за это-то ей достанется. Безмозглая курица.
Я бродил по улицам этого городка, мимо магазинов, закрытых по случаю Праздника Поминовения, и утирал полотенцем струящийся по лицу пот. От августовской жары спасения не было никому. Я вскарабкался по крутым каменным лестницам к храму Имаяма, и решил, что небо вот-вот расколется под гнетом разошедшихся цикад. Когда я проснулся ранним утром, я принял их треск за шум пылесоса. От храма открывался вид, обнимающий весь город: теряющиеся в знойной дымке низины между устьями четырех рек, на которых он основан, питомники для мальков морского окуня на переливающемся океанском мелководье, волны, медленно и уныло набегающие на берег, грузовики, проносящиеся вдалеке по мостам, красно-белые трубы заводов по производству пластмассы, удобрений, лекарств и синтетики, принадлежащих химической корпорации "Асахи", которая предоставляет средства к существованию примерно двум третьим из 136 тысяч жителей Нобэока.
Компания обосновалась здесь в 1923 году. Она владеет также большей частью домов, где проживают ее работники, супермаркетами и универмагами, где они делают покупки, и целым районом на южном берегу реки Осэ, который так и называется – Асахи; а конечная остановка всех автобусов, идущих на север от центра города - "Нейлон".
Над храмовым комплексом Имаяма развевался японский государственный флаг. Сегодня – 15 августа, годовщина окончания Второй Мировой войны. История подшутила над Японией, преподнеся ей этот день в качестве конца войны, потому что с 1873 года, после смены лунного календаря григорианским, 15 августа стало важной датой в ходе праздника бон, Поминовения Умерших, когда отлетевшие души возвращаются в наш мир на короткое время в поисках успокоения.
Старик, ковыляющий по территории храма, сообщил, что ему исполнилось "семьдесят три года и четыре месяца". Перед войной он жил в Корее, пока та оставалась японской колонией, и хорошо помнил свою учительницу английского и те подарки, которые она раздавала ученикам на Рождество. Пак Чжон Хи – великий человек; при нем холмы Кореи, изведенные лесорубами под корень, зазеленели вновь. И Сеул стал прекрасным городом, совсем как Токио, разве что вот вывески на другом языке…
- И сорок лет назад легко было отличить корейца от японца, одного взгляда достаточно. Теперь не так-то это и просто, особенно с молодежью. Кому нет сорока – все на одно лицо. Но китайца я и сейчас вижу за версту, о да… И итальянца тоже! – прокричал он мне вслед и удалился, шаркая, вверх по лестнице, промокая лицо платком.
Спасаясь от жары, я зашел в ресторан и выпил пива. В кино не было ничего для меня интересного. Ночные сеансы обещали "Вторжение пришельцев", третью серию "Полицейской академии" и "Кобру" со Сталлоне. Расставленные вдоль крытой аркады громкоговорители передавали попурри из Пола Анки в исполнении какого-то японского певца. Из всей аркады открыты были только лавки, продающие арбузы, залы патинко, утонченные современные бутики, оправленные коврами и крашеными стенами в черное, со скудными, свободно развешанными коллекциями одежды таких цветов, какие не стыдно надеть на похороны, а также магазинчики, предлагающие сельскохозяйственный инвентарь: серпы, мотыги, грабли, все – ручной работы, все изобретенные, как объяснил мне хозяин, сотни лет назад в Корее.
С наступлением темноты пришло время традиционного танца бон. На плакате, оповещающем об этом событии, время начала указано не было – там говорилось просто "вечером".
Около семи я подошел к засыпанному укатанной щебенкой пятачку у подножия храмовой лестницы, где два бумажных фонаря висели в окружении нескольких голых электрических ламп на проводах. Посередине стоял стол, укрытый скатертью в красную и белую полоску, а на нем помещался барабан–тайко. Вокруг не было ни души. Я побродил вокруг, потом присел в крохотном баре. У стойки примостилась обвившаяся руками молодая пара, голова девушки покоилась на плече молодого человека. Они заказали коктейль из сётю с Кальпис. Все это напоминало мне дурной сон. Я с трудом допил свое пиво.
В восемь я снова пришел к танцевальному кругу, и на этот раз оказался в компании примерно пятнадцати человек, из которых трое были в юката. Какой-то мужчина, тощий, как палочка для еды, с зажатым в зубах незажженным бычком, выбивал из тайко ритмический аккомпанемент к "Нобэока Бамба Одори", "Танцу бамба Нобэока", несущемуся из хрипатых динамиков на дереве над ним. Никакой другой музыки, другой мелодии не было. Песня начиналась, играла до конца и начиналась снова, и кто-то, явно помешанный, одноглазый, в огромных шортах цвета хаки, старательно прыгал посреди круга, вверх-вниз, словно обучая всех комплексу гимнастики для служащих химкомбината "Асахи". Он широко раскидывал руки, принимая позу пугала, поглядывал на меня своим единственным глазом и покрикивал "Танцуем! Танцуем!". Потом музыкант у тайко сменился, и все потянулись прочь - все, кроме прыгающего психа. У нового барабанщика чувство ритма отсутствовало начисто, и уловить логику в его ударах мог только одноглазый. Наконец, худой с окурком вернулся, отобрал у второго палочки и принялся снова лупить в тайко, и танцующие по одному вышли обратно на щебенку.
Ко мне подошла какая-то толстуха и одарила меня ломтем арбуза и двумя банками пива.
- Мне пить все равно нельзя, - пояснила она.
В двадцать минут десятого все разошлись. Человек с микрофоном упрашивал остаться, но танцевать больше никому не хотелось. Августовская ночь была, вероятно, слишком знойной, или праздничное рвение было бесповоротно отравлено Кальпис, или же в городе не осталось больше ни одной души, для которых стоило бы танцевать, а те из них, которые все же забрели сюда, были изготовлены из синтетики.
- Под эту песню плясала сегодня вся Нобэока, - сказала мне толстуха, вынимая из магнитофона кассету с "Танцем бамба".
Но когда я шел обратно по узким улочкам, я не увидел больше танцующих, не услышал танцевальной музыки. Только вдоль запертой теперь аркады японец по-прежнему выводил рулады под Пола Анку. Пожилой хозяин кафе "Монохром" предсказал мне, что на пустынных холмах Кюсю меня ждут "странные вещи".
- Странные, да. Увидишь. Надеюсь, что увидишь.
В "Монохроме" я провел около часа, потягивая "Бадвайзер" прямо из банки. Стена за стойкой была украшена пирамидой банок из-под пива. "Бадвайзер" и "Хейнекен". Одна из посетительниц, женщина тридцати с чем-то лет, занималась организацией фестиваля фильмов с участием "Битлз". Рядом с ней сидел лысеющий молодой человек в рубашке в клетку клана Кэмпбел, который отрекомендовался фотографом и объяснил мне, что у Сайго Такамори были самые большие на свете яйца.
- Огромные, - говорил он, показывая руками. – Такие большие, что мешали ходить.
- Он что, был болен? – поинтересовалась битломанка.
- Болен, не болен, - отмахнулся фотограф, сжимая "Бадвайзер", - а человек был исключительный, с какой стороны не взгляни.
Я бродил по улицам этого городка, мимо магазинов, закрытых по случаю Праздника Поминовения, и утирал полотенцем струящийся по лицу пот. От августовской жары спасения не было никому. Я вскарабкался по крутым каменным лестницам к храму Имаяма, и решил, что небо вот-вот расколется под гнетом разошедшихся цикад. Когда я проснулся ранним утром, я принял их треск за шум пылесоса. От храма открывался вид, обнимающий весь город: теряющиеся в знойной дымке низины между устьями четырех рек, на которых он основан, питомники для мальков морского окуня на переливающемся океанском мелководье, волны, медленно и уныло набегающие на берег, грузовики, проносящиеся вдалеке по мостам, красно-белые трубы заводов по производству пластмассы, удобрений, лекарств и синтетики, принадлежащих химической корпорации "Асахи", которая предоставляет средства к существованию примерно двум третьим из 136 тысяч жителей Нобэока.
Компания обосновалась здесь в 1923 году. Она владеет также большей частью домов, где проживают ее работники, супермаркетами и универмагами, где они делают покупки, и целым районом на южном берегу реки Осэ, который так и называется – Асахи; а конечная остановка всех автобусов, идущих на север от центра города - "Нейлон".Над храмовым комплексом Имаяма развевался японский государственный флаг. Сегодня – 15 августа, годовщина окончания Второй Мировой войны. История подшутила над Японией, преподнеся ей этот день в качестве конца войны, потому что с 1873 года, после смены лунного календаря григорианским, 15 августа стало важной датой в ходе праздника бон, Поминовения Умерших, когда отлетевшие души возвращаются в наш мир на короткое время в поисках успокоения.
Старик, ковыляющий по территории храма, сообщил, что ему исполнилось "семьдесят три года и четыре месяца". Перед войной он жил в Корее, пока та оставалась японской колонией, и хорошо помнил свою учительницу английского и те подарки, которые она раздавала ученикам на Рождество. Пак Чжон Хи – великий человек; при нем холмы Кореи, изведенные лесорубами под корень, зазеленели вновь. И Сеул стал прекрасным городом, совсем как Токио, разве что вот вывески на другом языке…
- И сорок лет назад легко было отличить корейца от японца, одного взгляда достаточно. Теперь не так-то это и просто, особенно с молодежью. Кому нет сорока – все на одно лицо. Но китайца я и сейчас вижу за версту, о да… И итальянца тоже! – прокричал он мне вслед и удалился, шаркая, вверх по лестнице, промокая лицо платком.
Спасаясь от жары, я зашел в ресторан и выпил пива. В кино не было ничего для меня интересного. Ночные сеансы обещали "Вторжение пришельцев", третью серию "Полицейской академии" и "Кобру" со Сталлоне. Расставленные вдоль крытой аркады громкоговорители передавали попурри из Пола Анки в исполнении какого-то японского певца. Из всей аркады открыты были только лавки, продающие арбузы, залы патинко, утонченные современные бутики, оправленные коврами и крашеными стенами в черное, со скудными, свободно развешанными коллекциями одежды таких цветов, какие не стыдно надеть на похороны, а также магазинчики, предлагающие сельскохозяйственный инвентарь: серпы, мотыги, грабли, все – ручной работы, все изобретенные, как объяснил мне хозяин, сотни лет назад в Корее.
С наступлением темноты пришло время традиционного танца бон. На плакате, оповещающем об этом событии, время начала указано не было – там говорилось просто "вечером".
Около семи я подошел к засыпанному укатанной щебенкой пятачку у подножия храмовой лестницы, где два бумажных фонаря висели в окружении нескольких голых электрических ламп на проводах. Посередине стоял стол, укрытый скатертью в красную и белую полоску, а на нем помещался барабан–тайко. Вокруг не было ни души. Я побродил вокруг, потом присел в крохотном баре. У стойки примостилась обвившаяся руками молодая пара, голова девушки покоилась на плече молодого человека. Они заказали коктейль из сётю с Кальпис. Все это напоминало мне дурной сон. Я с трудом допил свое пиво.В восемь я снова пришел к танцевальному кругу, и на этот раз оказался в компании примерно пятнадцати человек, из которых трое были в юката. Какой-то мужчина, тощий, как палочка для еды, с зажатым в зубах незажженным бычком, выбивал из тайко ритмический аккомпанемент к "Нобэока Бамба Одори", "Танцу бамба Нобэока", несущемуся из хрипатых динамиков на дереве над ним. Никакой другой музыки, другой мелодии не было. Песня начиналась, играла до конца и начиналась снова, и кто-то, явно помешанный, одноглазый, в огромных шортах цвета хаки, старательно прыгал посреди круга, вверх-вниз, словно обучая всех комплексу гимнастики для служащих химкомбината "Асахи". Он широко раскидывал руки, принимая позу пугала, поглядывал на меня своим единственным глазом и покрикивал "Танцуем! Танцуем!". Потом музыкант у тайко сменился, и все потянулись прочь - все, кроме прыгающего психа. У нового барабанщика чувство ритма отсутствовало начисто, и уловить логику в его ударах мог только одноглазый. Наконец, худой с окурком вернулся, отобрал у второго палочки и принялся снова лупить в тайко, и танцующие по одному вышли обратно на щебенку.
Ко мне подошла какая-то толстуха и одарила меня ломтем арбуза и двумя банками пива.
- Мне пить все равно нельзя, - пояснила она.
В двадцать минут десятого все разошлись. Человек с микрофоном упрашивал остаться, но танцевать больше никому не хотелось. Августовская ночь была, вероятно, слишком знойной, или праздничное рвение было бесповоротно отравлено Кальпис, или же в городе не осталось больше ни одной души, для которых стоило бы танцевать, а те из них, которые все же забрели сюда, были изготовлены из синтетики.
- Под эту песню плясала сегодня вся Нобэока, - сказала мне толстуха, вынимая из магнитофона кассету с "Танцем бамба".
Но когда я шел обратно по узким улочкам, я не увидел больше танцующих, не услышал танцевальной музыки. Только вдоль запертой теперь аркады японец по-прежнему выводил рулады под Пола Анку. Пожилой хозяин кафе "Монохром" предсказал мне, что на пустынных холмах Кюсю меня ждут "странные вещи".
- Странные, да. Увидишь. Надеюсь, что увидишь.
В "Монохроме" я провел около часа, потягивая "Бадвайзер" прямо из банки. Стена за стойкой была украшена пирамидой банок из-под пива. "Бадвайзер" и "Хейнекен". Одна из посетительниц, женщина тридцати с чем-то лет, занималась организацией фестиваля фильмов с участием "Битлз". Рядом с ней сидел лысеющий молодой человек в рубашке в клетку клана Кэмпбел, который отрекомендовался фотографом и объяснил мне, что у Сайго Такамори были самые большие на свете яйца.
- Огромные, - говорил он, показывая руками. – Такие большие, что мешали ходить.
- Он что, был болен? – поинтересовалась битломанка.
- Болен, не болен, - отмахнулся фотограф, сжимая "Бадвайзер", - а человек был исключительный, с какой стороны не взгляни.